Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года - Лев Александрович Данилкин

и Гагарин ее предоставил, только вот там, где описывались другие члены семьи, было упомянуто лишь о родителях и младшем брате Борисе, тогда как о Валентине и Зое не было сказано ни слова. Что это означало в 1951 году, догадаться нетрудно: при побывавших в плену родственниках Гагарина могли не взять учиться. То был шаг одновременно рискованный и предусмотрительный.

Восемнадцатого августа, после окончания решеточной эпопеи, Гагарину и его друзьям объявляют, что они зачислены, – и моментально бросают на другой трудовой фронт: в колхоз в 200 километрах от Саратова. Многие почитают Гагарина как святого – но как поведет себя святой, если отправить его в 17 лет за 200 километров от города помогать колхозницам вывозить хлеб на элеватор? Определенно, этот культ не всегда сообразуется с его биографией.

В учебной группе, куда попали москвичи, было 35 человек – все старше семнадцатилетних Гагарина, Чугунова и Петушкова; были и повоевавшие, были семейные; все, как и они, только что окончили ремесленные училища, все стремились получить более высокую квалификацию и практически все были иногородними, то есть квартировали в общежитии и, хорошо заметные на улице, представляли собой желанную добычу для аборигенов.

Желанную – но не легкодоступную.

“Городские ребята пытались нас поодиночке ловить и побить. Девочек наших кто-то обидел, парня ножом чуть не зарезали. И когда это случалось – весь техникум вставал на дыбы. Хулиганов находили даже в их домах. Вытаскивали – и лупили по-настоящему. Нас побаивались в Саратове. Да, и Гагарин в том числе” [6]. “В Саратове и даже за его пределами индустрики славились драками… <…> когда начиналась драка где-то, из общежития выбегали все индустрики на выручку, в том числе и Гагарин. Если кто-то из них не придет, то ему не только не жить в общежитии, но и учиться в техникуме будет невозможным. Таков был неписаный закон среди них” [7]. “Причем наши драки были целенаправленные: если мы знали, кто именно являлся обидчиком, то ему несдобровать… Помню один случай. Как-то раз нашего тронули, а тот, кто обидел парня, жил рядом с кинотеатром. И в кинотеатре было вот как: вход с улицы, а выход – на переулок. Мы, значит, зашли с выхода, вытащили забияку из дома – и там такое «заварилось»… Наших было человек 100, представьте! И «ихние» тоже подоспели… Пока не пришла милиция – очень «горячо» было у кинотеатра” [8].

“Еще один похожий эпизод. В 1954 году у нас была драка, и было это, если память не изменяет, на праздновании 300-летия воссоединения Украины с Россией. На площадь Революции в Саратове (сейчас она называется по-другому) приехала машина, на которую установили фортепиано. Выступали артисты, пели – в общем, был праздничный день… А мы тогда гуляли группой: у нас была привычка ходить всем вместе – с одной стороны, нас боялись, с другой – мстили за то, что мы сильные. И вот на той площади разгорелась большая драка… <…> когда мы продвинулись дальше в толпу, то перевернули это несчастное пианино, потому что за ним прятались зачинщики драки… А одеты-то мы были в форму, такие вот внешне приличные ребята… Все в шинелях, костюмах, сорочках… А «оружием» нашим был ремень с пряжкой – наматывали на руку – и вперед…” [2]. Существует [5] “шуточная” – явно постановочная – фотография, на которой Гагарин, коротко стриженный, в костюме с чужого плеча и кепке, с агрессивно выпяченной нижней челюстью, держит какого-то типа за плечо и пытается ударить его ножом; тем убедительнее звучит заявление В. Порохни о том, что в ходе массовых побоищ “Юра в стороне не стоял – если был клич, то он «срывался» вместе со всеми” [2].

Новоиспеченным “индустрикам” выдали бесплатный комплект гражданской одежды (свитера, валенки, туфли с галошами) и униформу – “красивую” черную фуражку, тужурку, темные брюки; Гагарин часто позировал фотографам в этом костюме супергероя. Их поставили на довольствие (питание было не слишком калорийным, однако это было настоящее бесплатное питание – что по тем временам то же самое, что сейчас открытый корпоративный счет в ресторане “Пушкинъ”: существенная привилегия), стали платить стипендию и выделили общежитие – недалеко от техникума – на Мичурина, 85. Опять одна комната казарменного типа, теперь уже на 30 человек, опять много молодых мужчин, сконцентрированных в одном месте. “Не обходилось и без шалостей. Те, кто поздно возвращался домой и включал свет, могли быть разрисованы тушью, зашиты в постель, вынесены с кроватью в коридор, а то и покрутить «велосипед» – когда горящая бумага, вставленная меж пaльцев, давала о себе знать” [2]. Как часто Гагарина зашивали в постель, мы не знаем, но факт, что ему не хватало, конечно, ни просто одиночества, ни собственно пространства – места, где можно спокойно почитать и сделать домашние задания. А между тем он “буквально глотал книгу за книгой: Диккенса, Гладкова, Толстого, Гюго, Федина, Лациса… Гагарина в техникуме знали все и, главное, уважали. Его неугомонная нaтypa постоянно искала что-то новое. Общежитие он изучил от подвалов до чердака и крыши, которую нередко тоже использовали в качестве читальнoгo зала” [3].

Общежитие напоминало казарму – однако жизнь там была вовсе не такая депрессивная, как армейская. Преподаватель химии Дзякович, узнавший, что студенты ходят в кинотеатры слушать эстрадные концерты (раньше играли перед сеансами), притащил в общежитие патефон с пластинками, и “отныне каждый вечер в старинном общежитии играл патефон и парни танцевали парами вальсы, танго и фокстроты. Случалось, Гагарин подыгрывал им на трубе, а порой и сам вальсировал с кем-нибудь из ребят” [3]. Да-да, на трубе – Гагарин не бросил начатое в Гжатске и продолженное в Люберцах музыкальное образование и три дня в неделю, на протяжении двух лет, добросовестно “дудел” в оркестре.

В “Дороге в космос” Гагарин рассказывает об особенностях учебного процесса в саратовском индустриальном с чрезмерной обстоятельностью; сегодня эти страницы не вызывают ничего, кроме приступов зевоты, однако надо уяснить вот что.

Именно в Саратове Гагарин, до того увлекавшийся исключительно авиацией, узнает о российской традиции ракетной мысли – пока еще не о Королеве (сам Королев тем временем отрабатывает на стендах ракету Р-5; “будущая «космическая» Р-7 существовала еще только в чертежах”, однако в отчете за 1954 год Королев замечает, что “в настоящее время все более близким и реальным кажется создание искусственного спутника Земли и ракетного корабля для полета человека на большие высоты и для исследования межпланетного пространства” [9]) и Цандере, а о кое-каких других ключевых фигурах. О Кибальчиче – террористе-динамитчике из “Народной воли”, который умудрился не только сделать снаряды, которыми убили Александра II, но и, за несколько дней до казни, в тюрьме, разработать проект летательного аппарата на реактивной тяге, способного совершать полеты в космос. О Яблочкове – изобретателе и бизнесмене, который, по существу, дал Европе электрический свет – “Русский свет”; интересно, что, будучи масоном, Яблочков основал